Воистину, пятнистая жизнь моя! У кого-то она полосами. Как наступит какая, так беспросветно. У меня – нет. Вот сегодня, сдал экзамен на четвёрку и … иду в наряд. Джебрин, как и все смертные чеченцы, “глюпий малшик”. И это в нём, видимо, сидит накрепко. Вышибить некому, да и зачем, если это на генетическом уровне. Конечно, и старшина – идиот, но по мне лучше ходить в наряды, так как свободного времени у дневального куда больше, чем у “свободного” солдата. Вот и сейчас, как и в прошлый раз, рота ушла на ужин, Мишка стоит на тумбочке, а я пишу вам письмо, чутко прислушиваясь к скрипучим шагам Ступникова, выискивающего недостатки в казарме. Он их непременно разыщет, даже, если всё будет “осена холосо” , и поэтому я не тороплюсь принимать наряд у старых дневальных. Завтра цельный день в тепле, в казарме, а то что-то на улице похолодало. Ветерок здесь и вправду пронизывающий, уж лучше от него подальше.
Теперь немного о подготовке к экзаменам. Чтобы много не расписывать, хочу отметить главное: это была сплошная борьба. Борьба со сном и с нежеланием чего-либо учить. Тем не менее, экзамен сдан и сдан неплохо, что обнадёживает относительно распределения.
Произошла одна малоприятная вещь. Мои часы сломались.
Очень рад, что вы всерьёз стали думать об обмене. Не знаю только, что из всей этой затеи получится, но “це дило”. Чувствуется “железная рука” сестрёнки и добрая воля мамашки. Я вполне одобряю заранее все ваши усилия и изыскания и надеюсь на благоприятный исход. Только постарайтесь найти квартиру поближе к центру.
Ещё столько впереди, что можно все глаза проглядеть, разглядываючи и загадываючи:
“ Что же будет?” За границу мне КГБ допуск не дал, вероятно, из-за Анькиных командировок, так что, можете радоваться, никуда меня с Родины не пустят. Я ей дорог. Или ненадёжный. Трое наших хохлов: Кузьменко, Нестеренко и Качанов (этот полухохол-полуказак) получили допуск и ходят, дураки, радуются в ожидании кожаных ремней и юфтевых сапог, непременных атрибутов любого солдата, отправляющегося служить за границу. Только вот, куда???
Время от времени захожу в токарню и с каждым разом всё больше и больше убеждаюсь, что станок создан не для меня, равнодушного исполнителя, а для этого “краматорца”, который навострился уже такие детали делать, что мне остаётся только руками разводить, да радоваться за него. Я был бы ещё больше рад за него, если бы его оставили, но и он под угрозой, так как на днях приезжает его взвод, и с ним в дальнейшем может произойти то же самое, что и со мной. Также могут запрячь и меня, чего я жутко не хочу. Так я уже свыкся с мыслью о том, что скоро уезжаю, и так мне надоели все эти рожи и порядки, что готов своими ногами топать по новому адресу. Подложит мне капитан свинью или нет – неведомо. Джабраилов может, но с него и спрос невелик. Главное, что капитан видит моё старание на экзаменах. Вот старшина Ступников, этот придурок, моего старания в роте не видит, и это единственное, в чём он не ошибается, так как ни моего желания, ни исходящего из него рвения нет на самом деле. У меня уже чемоданное настроение, проще сказать вещмешковое. Есть у меня шинель и шапка, не очень, тёплые, зато по образцу. Как будет в боевой части, трудно представить. Эта неизвестность одновременно и отпугивает и привлекает. А когда она определится и проявится, я буду размышлять о чём-нибудь другом, жить другим и Бог его знает, буду ли я вспоминать об этой учебке. И с какой стороны? Всё зависит от обстоятельств, в которые я попаду.
15.10.84
Не удивляйтесь, что пишу на такой бумаге. Другой просто не нашёл. Вчера волею моего старшины был на кухне. Целый день. Опять же с Мишкой. Вообще-то, должны были идти дневальными по роте, но опоздали на полчаса на инструктаж, и в результате побежали переодеваться в подменную форму для грязной работы. Кстати, были очень довольны. Ещё бы, не в роте торчать, постоянно ожидая крика “дневальный!”, по которому, где бы ты не находился и что бы не делал, должен мчаться, как угорелый за неприятностями. А на кухне никакого старшины, никакого замкомвзвода, никакого надзора, который так утомляет в повседневной жизни. Я уже стал забывать свой взвод. В нарядах мне не тяжело. Потом, все наряды проходят в тепле и, учитывая стоящий на улице “колотун”, наряд, оказывается, очень хорошо, противу бытующего о нём мнения, как о наказании.
С распределением постоянно всё переигрывают. Вот Мишка, например, тоже едет в Бину. Со мной, значит. Та женщина на телефонном узле, которая очень ласково со мной обошлась, позволив разговаривать по телефону полтора часа бесплатно, оказалась родом из Баку и про Бину отзывалась очень положительно, успокаивая меня, что климат там едва ли жарче, чем в Ставрополе, песка нет, а есть растения, следовательно, и вода. Заранее огорчаться я не спешу, быть может, увиденное там успокоит меня, а может и нет. Так что вы не беспокойтесь за меня. Когда ничего неизвестно, переживать из-за этого – двойная глупость.
На фотографии мои друзья. По правую руку – еврей-ростовщик Серёга, по левую Василий Тёркин – Витька. Крайний слева – Славка, на деньги которого мы снимались, раз он и предложил. А вчера мы ещё сфотографировались с Мишкой прямо в той одёжке, в которой мы ишачили на стряхивании объедков – “параше”, как это место здесь называется, самой удобной и не страшной работе на посудомойке. То, что во фраке там работать невозможно, несколько меня извиняет. Что-то расфотографировался я неожиданно. Вероятно оттого, что с ребятами предстоит увидеться ещё не скоро, да и будет ли потом желание, а память останется. А во-вторых, с Мишкой я ещё ни разу не снимался, тем более в таком наряде, а в-третьих, он сам предложил. Приходится постоянно на него орать, поскольку его отношение к нарядам, и невольным, ненарочным каким-то отношением ко мне бесит меня. Приходится вкалывать в одиночку тогда, когда ему вдруг приспичит покурить или пойти в туалет, причем и то, и другое у него отнимает уйму времени. Жаль, что нас вместе отправляют, на меня он действует разлагающе этой своей жизненной позицией “всё до фени”. Легко бороться, если знаешь, что есть смысл в твоей работе и видишь цель. Тут же эта работа, которой постоянно нагружают солдат, отбивает всякий энтузиазм. Иногда даже не знаешь, для чего и во имя чего работаешь. А ведь тем человек и отличается от животного, что умеет и должен представлять себе результат труда. Следовательно, солдата в армии воспринимают, как какую-то недообезьяну. Бессловесен, результатов работы не понимает, бессмысленная жизнь, просто существование, которое сближает его с природой-мамой. И сблизило бы до конца, если бы не забор части и относительная воля после года службы. Раньше, вон, служили аж по 25 лет. Но почему-то русский солдат так не тупел. Недаром ходили всякие шутки-прибаутки о солдатской смекалке, даже сказка есть “Каша из топора”. Может, это оттого, что раньше шли в армию крестьянские крепкие парни, которые сызмальства привыкли к тяжёлому физическому труду, а в офицеры шли дворяне, которые без образования жизни не мыслили. А сейчас идут полугородские ханурики, которые на гражданке вели полурастительную жизнь, иссушающую оставшиеся мозги и атрофирующую нормальные человеческие представления о долге, чести и совести.
Сейчас перечитал и поразился. И кто же пишет такие обличительно-правдивые строки? Солдат, неоднократно ругаемый за безделье, вечно наказываемый, неисправимый лентяй?
Старшина наш в своём репертуаре, который, к его огорчению, аншлага никогда не дождётся. После того, как мы опоздали, и на его вопрос, где мы были, я совершенно внятно ответил: “ В автопарке”, он опять завёл свою шарманку, надтреснутую и надоедливую. Заключается её мелодия в том, что на все мои ответы прапор делает умную (иначе не назовёшь ни то, ни другое) рожу, и ничего от него не дождёшься кроме: “ Не понял. Что неясно?” Обычно, этим безотказным “оружием” он добивается того, что растерянный солдат, не понимая, что неясно прапору, которому он прямо отвечает на поставленный вопрос, подавленно замолкает. Как-то я решил над ним пошутить. На его вопрос, почему меня не было в казарме в 2 часа, ответил, что ушёл на обед. И тут же с удовлетворением услышал: “ Не понял. Что неясно?” Беда всех предыдущих солдат при ответе на этот вопрос заключалась в том, что они не понимали, с кем имеют дело, и считали, что надо отвечать разнообразнее и доходчивее. На этом пути они и ломались, истощая свою фантазию до крайних пределов. А я повторил ответ, ничего не меняя. После двадцатого раза меня разобрало веселье, а этого дурака бешенство. И в последний раз, в озверении выхаркнув: “ Я не понял. Что неясно!”, он вдруг увидел, как я удовлетворённо замолчал и насмешливо гляжу ему в лицо. Это безобразие, вообще, началось с того самого момента, как сказал Мишка, когда мы с ним попросились в наряд. Ещё и радовались, наивные, по этому поводу. Теперь каяться поздно, просто, тогда мы не представляли всю глубину тупости старшины, с которым придётся иметь дело в наряде по роте. Но, всё уже позади, впредь будем умнее. А выиграл битву вовсе не старшина. Он так и остался, как он сам же и говорит, только не про себя, “плейбеем”. А я, значит, в данном случае, “патриций”? Что-то сомнительно.
19.10.84
Спешу “обрадовать” вас вестью, которой опечален сам. Меня отправляют 26 числа в Алма-Ату. Не раз я уже говорил, что в армии загадывать ничего нельзя. Но, видно, всё не в прок. А сегодня у меня караул, то есть, стояние на вышке, продуваемой всеми ветрами. Это сейчас светит солнце, а ночью придётся немного “подубеть”. Но, мне уже плевать на этот караул и на прочие работы. Хотя, от них польза тоже есть. Вчера, например, повезли меня на автодром. Это тоска неописуемая! Почему тоска? Да потому, что автодром – это совсем-совсем село. Поле, в котором огороженное изгородью пространство, призвано быть огородом и садом для прапорщиков. Кроме этого на автодроме есть гаражи и боксы, где стоит законсервированная техника. В первый раз я туда попал при очень неважной погоде: туман, грязь, гнусь всяческая. И проклял я это место вслед за Господом, и дал обет всячески его избегать. И вчера мне это удалось. Удалось потому, что я унаследовал от уехавшего Мишки манеру последним залезать в кузов машины. Как раз, я хотел убежать, а не ехать на этот автодром. И я уже было расстался с мыслью избавиться от этой напасти, как возле автопарка, мимо которого мы проезжали, машина вдруг остановилась, и через пять минут я уже ехал в легковой машине обратно, и далее на базу автозапчастей, где мы поработали до 12 часов, сделали сущую малость, покатались на электрокаре и уехали в часть, где опять никто нами не заинтересовался. Тогда я, взяв эти фотографии у фотографа, просто махнул в самоволку к Водолазским проститься. Дошёл я до них благополучно, ни разу не нарвавшись на патруль. Их дочка, Нинка, стала мучить нас своими приставаниями и мешать нашему разговору. Она требовала к себе внимания, плюя на наши желания. Наконец, мне пришлось с ней поиграть по-настоящему, то есть, во все её выдумки и фантазии, которые я поворачивал так, чтобы она, незаметно для себя, сама в них играла. В конце концов, она сказала, что я ей заморочил головУ, и чтоб я шёл служить в армию. Наташа до этого, улыбаясь, наблюдала за нашими играми, и при этих словах расхохоталась, а когда, уже перед самым моим уходом, пришёл её муж Миша, рассказала и ему. С Мишей нам почти не удалось поговорить, так как я вспомнил, что уезжает другой Миша, сигареты которого находятся у меня, и опрометью бросился вон. У Водолазских меня, конечно, покормили, но я не терзаюсь муками совести за съеденный борщ, так как честно его отработал. И вот, как. Когда я только пришёл, в сорок восьмой квартире никого не было, зато в шестьдесят пятой мне открыла бабушка, и я был встречен радостным визгом Нины, после чего она стала прыгать возле меня и звать поиграть с ней. Только я согласился, как дверь распахнулась, и в проём втиснулась Наташа с полными сетками капусты. Не знаю, может быть, южные женщины здоровее наших, но я поразился, насколько эти сетки были тяжелы. Да и сама Наташа была похожа на рекордсмена-гиревика после изматывающей тренировки. Увидев её, я не замедлил ей помочь, она же, увидев, как радуется её “дитё” по случаю моего прихода, стала настаивать, чтобы я продолжал играть с Ниной, а она, мол, сейчас ещё притащит. На это я возразил, что “дитё”, ради того, чтобы не стать сиротой, минут десять может и погодить, пока я принес оставшуюся капусту. По дороге Наташа не унималась и всё уговаривала меня вернуться, упирая на то, что принести, осталось совсем мало. Это “совсем мало” я в полной мере испытал на себе, когда волок этот чёрный мешок на горбу. Достаточно сказать, что люди почтительно сторонились не меня, а, скорее, мою ношу. Выполнив всё, как велит долг, то есть, увидев всю капусту на балконе, я стал играть с “дитём”, очень капризным, надо сказать. Но на её капризы у меня было своё упрямство, и в итоге мы с ней славно поладили.
Итак, если будет всё так, как мне сказано, 26 октября, в два часа дня автобус Ставрополь – Минводы отчалит со мной на борту из города-сказки. И в Минводах меня будет ожидать самолёт рейсом до Алма-Аты. Короче, всё по курортам.